и дверью. Ну что ж! Пришло время объясниться.
— Я придумала новый номер, — сказала она.
— Новый номер? Зачем?
— Я все обдумала. Можно обойтись без девчонок. Я вышвырну их за дверь.
Внезапно она утратила контроль над собой. Казалось, на ее лицо вдруг напялили маску ненависти.
— Я их вышвырну. Они осточертели мне. Эти стервы все-таки доконают тебя, мой мальчик. Они вытворяют все, что хотят. Если мы не станем защищаться, то скоро перестанем быть хозяевами в своем доме. Нет, так больше продолжаться не может! Это я, старуха, мешаю им. Они воображают, что поймали меня, что это они зарабатывают деньги. Но они еще меня не знают!
Дутр встал.
— Ты куда?
— Я пошел, — сказал Дутр. — Потому что если уйдут они, уйду и я.
Они молча смотрели друг на друга, глаза в глаза, как бы взвешивая силы перед последним ударом.
— И ты сделаешь это?
— У парня в моем возрасте не может быть ни отца, ни матери, — ответил Дутр. — Это твои собственные слова. Моя жизнь — не с тобой, а с ними.
— Прелестный двоеженец, — съязвила Одетта.
Они умолкли, потому что боль терзала их, рвала на части, а им хотелось сохранить хотя бы видимость… Одетта сняла очки, потерла пальцами глаза, потом взглянула на Пьера:
— Если бы они исчезли отсюда… ну, по причине, скажем.
— Я убью себя!
Одетта разразилась диким хохотом:
— Он убьет себя! Послушайте-ка его! Ты смешон, Пьер. Воображаешь, что так просто убить себя? Поверь мне, для этого сначала надо научиться убивать других. Это легче. А точнее, стоит ли убивать, потому что любовь… твоя любовь — это обычное самолюбие. Ты думаешь только о себе. Ты думаешь только о том, как выжить.
После каждого слова Дутр закрывал глаза, будто его хлестали по щекам. Он отшатнулся. Одетта ухватила его за рубашку и притянула к себе.
— А я? Обо мне ты подумал? Скажи… Ты думаешь, я тебя брошу? Мужчины, любовь — я сыта по горло всем этим. Увлекаешься, расстаешься, теряешь надежду… Это игра, вот увидишь. Но у меня появился сын…
Голос ее задрожал, и в заплаканных глазах появился неестественный блеск. Она обняла его за шею.
— Да, — тихо сказала Одетта, — я не знала, что это такое. Я забыла тебя, мой маленький. Прости… Но теперь… ты не знаешь… Я не хочу надоедать тебе, нет! Но я и не хочу, чтобы ты стал жертвой первой встречной дряни!
Дутр высвободился. Она не сопротивлялась.
— Ты сильный! — прошептала она. — И ненавидишь меня, потому что я такая же сильная, как ты.
— Они будут моими, — сказал Дутр.
— Обе?
— Обе.
— Нет, малыш. На это не рассчитывай. Я не хочу, чтобы ты сошел с ума.
Дутр взял с дивана шляпу и направился к двери.
— Подожди! — крикнула Одетта.
Она зажгла сигарету и тяжелым взглядом посмотрела на сына.
— Не забывай, что ты работаешь у меня. Я решила поставить новый номер. Или ты соглашаешься, или отказываешься. Можешь отказаться.
— А если откажусь?
— Поищешь работу в другом месте. Но смею тебя заверить, что подружки твои меня не бросят. Не такие они дуры. Любят, когда в кормушке есть корм.
Дутр машинально протирал поля фетровой шляпы жестом профессора Альберто. Постояв в нерешительности, он бросил ее на кровать.
— Тебе повезло, что я все еще беден, — сказал он. — Объясняй, и поскорее.
Дутру отводилась роль ясновидящего. Ему завяжут глаза плотной черной лентой. Тут никакого обмана: сквозь нее ничего не увидишь — любой может проверить! Ему достаточно заучить условные фразы, десятков шесть, и список соответствующих им предметов: от связки ключей до удостоверения личности. Дутр записал их под диктовку Одетты.
— У тебя на все про все десять дней, — сказала она.
— Почему десять? Разве публике надоело наше представление?
— Нет.
— Ну так почему?..
— Я подписала контракт в Ниццу.
— Мы уезжаем?
— Конечно.
— Там можно показать и старую программу. Чего ты добиваешься?
Но Одетте бесполезно было задавать вопросы. Дутр принялся за работу. Пришел конец прогулкам по Парижу. К этому ли она стремилась или хотела испытать все способы, чтобы отвлечь его от близняшек? В таком случае она просчиталась. Заучивая список и не прекращая долбить немецкий, Дутр следил за передвижениями девушек, как узник, готовящийся к побегу.
Около пяти часов Одетта уходила в мюзик-холл, где ее ждали хозяйственные дела. Обычно она поджидала возвращения той девушки, у которой был свободный день, иногда уходила немного раньше. Но несколько раз Одетта делала вид, что уходит, а через пять минут внезапно возвращалась, роясь в карманах и сумочке, как будто что-то забыла. Дутр выжидал. Если Одетта подходила к фургону, он начинал расхаживать взад-вперед, повторяя вслух: «Ручка… шляпа… часы… газета…» Случай, казалось, так и не представится. Да и какой случай? Зачем? Он не собирался искать ответ на этот вопрос, но тем не менее подсчитал, сколько шагов отделяет его от фургона девушек, и научился ступать, чтобы не стучали подметки.
Внешне он был спокоен. Вечером, словно робот, играл на сцене. Толпа, аплодисменты — это больше не интересовало его. Перестала волновать сцена с поцелуем. Он ждал случая, и никто не мог догадаться, до какой степени ожидание разрушает его. Он курил сигарету за сигаретой, пил виски — бутылка теперь всегда была у него в чемодане. В иные минуты ему хотелось кататься по земле, кусать и рвать на части все, что попадет под руку. Другой раз, напротив, его перегруженная память вдруг сдавала; он забывал обо всем. Тогда он садился на край кровати, тер ладонями виски и тихонько говорил себе: «Пьер… Ну что ты, старина?» И подбрасывал монету: «Орел? Решка? Если Liberty, то иду!»
И вот выпала Liberty. Одетта только что удалилась. Ушедшая на прогулку девушка еще не вернулась. Дутр открыл дверь, спрыгнул наземь и тише опытного домушника пошел к фургону близнецов. Любовь заставляла его ежесекундно агонизировать. Кровь бросилась ему в голову. Казалось, земля колеблется под ногами. На первой из трех ступенек — быстрый взгляд назад. Никого. Он толкнул дверь грудью и коленом, быстро прикрыл за собой. Девушка была здесь: она читала журнал, лежа на ковре. Она повернула голову, дважды испуганно моргнула. Потом улыбнулась странной, болезненной улыбкой и повернулась на бок, облокотившись на подушки. Дутр растянулся рядом. Он был опустошен, сломлен, разбит предпринятыми усилиями и страхом. Он протянул руку, положил ее на плечо незнакомки. Которая из них? Но к чему доискиваться?
— Вот видишь, — прошептал он, — я пришел.
Он приблизился к ней, вгляделся в прекрасное запрокинутое лицо, грустно улыбнулся и прошептал несколько немецких слов,
